– Кахулка слышать, его жрать можно, – пояснил бывший лодочник. – Невкусно очень, но можно кусать его, глотать.
– Ты уже был здесь? – спросил Гана, понимая, впрочем, что и для туземца все это внове: слишком уж удивленный и почти восторженный был у него взгляд.
– Не! – ответил тот. – Кахулку с Платком взять, иначе бы Кахулка вверху оста, пока куни не уйти от него…
– Тебя впустили сюда только вместе со мной? В благодарность… Те, к кому Молчун нас ведет, про меня от тебя и узнали?
– Через рабов других, да, им Кахулка передать, – согласился туземец. – Кахулка сказать: сред новых – Платок, пират большо, страшны. Опаки и Старый Трехглаз не всех к себе пускать, а про тебя сказать: привести до нас.
– И ты надеялся, что за компанию со мной они впустят и тебя. Но почему… Погоди – так ты тоже из гварилок?
– Моя да, – кивнул Кахулка, улыбаясь.
Гана повернулся к Фавн Сиву и спросил, ткнув пальцем в пол:
– Что это? Оно похоже на кисляк. Он говорит правду, это можно есть?
Молчун закивал, потом сделал движение рукой, словно зачерпывал вещество, из которого состоял пол, сунул в рот, прожевал, проглотил, похлопал по животу и чуть скривился… Он лишь совершил последовательность жестов, но Тулага понял все, что этот человек хотел сказать, будто отчетливо услышал слова: есть можно, оно насыщает, но безвкусное и очень быстро приедается… Гана уже заметил эту необычную особенность Молчуна – при помощи жестов, телодвижений, беззвучного разевания рта и выражений, тенями мелькающих на полудетской физиономии, Фавн Сив ухитрялся передавать собеседнику смысл так, будто произносил фразы ясным, отчетливым голосом.
– Куда теперь? – спросил Тулага.
Молчун качнулся вперед, вытянув руки, ткнулся ладонями в желе и на четвереньках быстро побежал вдоль полости.
Довольно долго они двигались в полной тишине, видя под ногами бесконечный слой зеленоватой субстанции, а над головой – сплошной камень. Проход закончился, когда обе поверхности плавно изогнулись книзу, став вертикальными.
Улегшись на живот между Фавн Сивом и Кахулкой, Тулага поглядел вниз. Полость тянулась на десяток локтей, постепенно сужаясь, пока каменная и желейная поверхности не сошлись вплотную. Сверху было видно, что они не просто прижимаются друг к другу – Тулага разглядел, что цвет камня меняется, желе проникает в него, и два вещества смешиваются, становясь новой субстанцией. В прозрачной стене, над которой выступали головы беглецов, виднелось три круглых образования: желе там было сдавлено гармошкой, сморщено, так что от окружности к темному пятнышку в центре тянулись радиальные отрезки-складки.
Молчун, покосившись на Гану, перевернулся, свесил ноги и ткнул ступнями в центр среднего круга. Желе дрогнуло, складки колыхнулись, и с едва слышным сосущим звуком поверхность втянула человека в себя. Когда его примеру последовал Кахулка, Тулага увидел обоих внизу, в нескольких шагах под собой: темные, извивающиеся, как змеи, тела ползли по зеленоватой трубе, состоящей словно из воды. Теперь Молчун с туземцем пробирались среди переливов тусклого света, что, подобно исполинским светлякам, медленно плыли в разных направлениях сквозь толщу застывшего желе.
Гана сел, спустив ноги, перевернулся на живот и собрался уже последовать примеру спутников, когда нечто привлекло его внимание, и он приподнялся на локтях. Над коридором-трубой сквозь желе полз световой червь толщиной с запястье и длиною в руку. Не светящийся – он целиком состоял из света. И это был не обрывок луча, невероятным образом заплутавший в желейной массе, нет, Тулага сразу же решил, что видит живое, хотя и лишенное разума существо. Только сейчас в глубине зеленоватой субстанции он разглядел других: с десяток созданий всевозможных размеров, напоминающих веревки или стволы небольших деревьев, ползли там… Раздались приглушенные шлепки, и Гана отпрянул, чуть не упав.
Из глубины полости кто-то быстро приближался, бегущая тень становилась все четче. Световой червяк тем временем подобрался к поверхности, а искаженные фигуры ползущих по трубе людей почти пропали из виду. Не зная, кто пожаловал из блеклой световой мути, заполняющей полость, Тулага приставил ступни к сморщенному участку. Ощутив, как тот дрогнул и раздался, пытаясь втянуть их в себя, лег грудью на изгибе желе, приподняв голову.
Шлепки стали громче, и перед Ганой возникло существо, напоминающее курицу, но в несколько раз крупнее, без крыльев, да к тому же одноногое – оно передвигалось прыжками. Тело напоминало сваренное вкрутую, очищенное от скорлупы яйцо розового цвета. Вверх торчала гибкая шея со светлой гладкой головой. Глаз не было, лишь клюв – длинный узкий конус, конец которого украшало овальное отверстие, напоминающее игольное ушко. На боках подземной птицы кожа, некрепкая и липкая с виду, матово поблескивала. Нога заканчивалась чем-то вроде ласты или «жабьей ноги», которой пользовались охотники на серапионов.
Подземный житель остановился, чуть покачиваясь. Шея резко изогнулась – клюв вонзился в желе, беззвучно пробил его, погрузившись на локоть. Тулага не шевелясь наблюдал за происходящим. Существо дернуло головой, будто птица, ковыряющаяся в навозе, рывком распрямило шею… Овальное отверстие на клюве втянуло середину червяка: жертва извивалась, пытаясь вырваться.
Существо запрокинуло голову, почти коснувшись каменного потолка, принялось качать клювом из стороны в сторону, так что конец его прочерчивал резкие зигзаги, засасывая в себя червяка, – и вскоре втянул его целиком. Из овального отверстия еще несколько мгновений лилось едва заметное тусклое свечение, а после тело птицы чуть раздулось, плоть на боках зашевелилась, и свет угас, будто растворился внутри мягкого яйцеобразного тулова. Существо развернулось и поскакало обратно, быстро исчезнув среди мерцающей мути.
Проводив его взглядом, Тулага посмотрел на трубу и не увидел Молчуна с туземцем: они успели уползти далеко в глубь желейной массы. Тогда он повис на руках и позволил сморщенному круглому участку втянуть свое тело.
Глава 11
Занятий у Гельты де Алие было немного. Она почти каждый день совершала конные прогулки, иногда участвовала в приемах, дважды выезжала в город – один раз на торжественный спуск в облака нового королевского дорингера, второй – чтобы посетить дом милосердия, где жили дети-сироты. Вечерами она сидела в башне на подоконнике, отрешенно глядя в окно. Других дел у принцессы не было: до свадьбы, после которой она должна будет взять на себя роль хозяйки дворца, в жизни ее все замерло.
Подаренного женихом пони Гельта назвала Ра, в честь оставшейся в Большом Эрзаце няньки. Низкорослое медлительное животное было послушным и добрым; принцессе очень нравились задумчивые глаза лошадки: Гельта находила взгляд ее романтичным, будто Ра втайне мечтала о каком-нибудь красавце-пони мужского пола… хотя на самом деле глаза эти были просто очень глупыми. Пони не могла скакать быстро, что наездницу вполне устраивало, и они совершали длительные прогулки вокруг замка, всегда – под охраной трех вооруженных слуг.
Сейчас двое из них шли позади, а молодой белокожий мужчина с парой огнестрелов на ремне вел Ра под уздцы. Они находились внутри замковой стены, с северной стороны, в глухом уголке позади королевского сада. Увидев впереди небольшой домик и принца рядом с ним, Гельта сказала охраннику:
– Торн, подожди…
Он остановился, сделав шаг назад, подставил плечо. Девушка спешилась. Шаги ее были совсем легкими, но Экуни все равно услышал и оглянулся.
– Простите! – произнесла она смущенно, сообразив наконец, что богато украшенный каменной резьбой домик, перед которым стоит жених, – склеп. – Простите, я пойду…
– Нет, останьтесь, – сказал Рон, протягивая руку. – Идите сюда. Знаете, кто здесь похоронен?
Длинными пальцами Экуни сжал ее ладонь и, когда Гельта встала рядом, добавил:
– Собственно, здесь похоронен не он один…
– Старый король? – спросила она. Судьбы их отцов были похожи, и это сближало: ведь Лот де Алие в свое время также подвергся покушению и был сильно ранен. Правда, он все же не умер, но здоровье было подорвано ядом.