Великий Чар повернулся, глядя в сторону носа, сказал:
— До Солнечного Пятна остался день пути. Вернее — ночь. Уже смеркается. Вскоре станет тепло, потом жарко. Когда я скажу, все должны будут спуститься в кубрик, в каюты. Привязаться там веревками или ремнями к чему-то, что хорошо закреплено.
Дикси удивился:
— Если в каюты — так зачем привязываться? Если и так внутри...
— Мы полетим очень быстро, — отрезал Владыка. — Может статься, до острова доберется только скелет без обшивки.
Гарбуш молча встал и пошел прочь, чтобы отдать приказания карлам. «Остров? — звучало в его голове. — Так мы летим к острову?» Октон Маджигасси впервые, пусть даже и так расплывчато, назвал цель их похода.
Глава 5
Теперь в голове было четыре червя. Они улеглись в извилинах на поверхности мозга, не шевелясь, впитывали сведения, что поступали через глаза и уши Некроса Чермора, просеивали их сквозь свои мягкие водянистые тела и лишь потом впрыскивали в сознание чара. Это приводило к странным последствиям: каждый предмет виделся очень явственно, приобретал дополнительный объем и полновесность, казался существующим отдельно от прочего. Каждый жил своей жизнью, никак не связанной с жизнью окружающего. И каждый чуть двигался, шевелился, извивался или дрожал — не в такт с дрожью, движением остального. Когда взгляд чара падал на что-нибудь, оно мгновенно напитывалось красками и выпячивалось, демонстрируя в подробностях свою фактуру, все свои складочки, трещинки, ворсинки — все, что составляло его поверхность, выступало из тусклого размазанного фона. Он переводил взгляд на другой предмет — и тот становился зримым, объемным, а предыдущий будто сдувался, тускнел и сливался с фоном. Мир как взаимосвязанная система исчез, превратился в совокупность вроде бы пребывающих в пространстве рядом друг с другом, но разобщенных явлений.
Риджи все еще чувствовала себя плохо и почти не вставала. На здоровье чара океанское путешествие никак не повлияло, будто наполнявший Некроса влажный туман не только притуплял чувства, но и не позволял внутренностям болезненно отозваться на усиливающуюся качку.
Он выбрался на палубу. Долго стоял, разглядывая окружающее из-под полуприкрытых век, затем медленно побрел к носу.
Корабль определенно зарастал. А вернее, понял чар, он и был таким с самого начала путешествия, но раньше истинную картину от взгляда скрывал наведенный кем-то морок. Размножившиеся мозговые черви помогали разглядеть то, что не было видно раньше.
Чермор шел, иногда оскальзываясь на жирном, покрытом радужными каплями мхе, теперь росшем не только из щелей, но обширными пятнами по всей палубе. По краям парусов протянулись бледно-зеленые жилки, не то зачатки корней, не то ростки будущих веток. Небо поменялось местами с океаном: оно стало гладкой медной поверхностью, не пропускавшей солнечных лучей, но светившейся своим собственным мертвенным светом. Океан же покрылся морщинами мелких волн и чуть посветлел, из пепельного сделался серым. А еще — стало теплее. Пространство сузилось, потяжелевшее небо опустилось ниже, сдавив эфир; парная морось — не то мелкий дождь, не то туман — заполнила воздух.
Впереди послышались голоса, и черви разом шевельнулись, когда их достигли звуки перебранки. Чермор пошел быстрее. Тянувшаяся из его сердца нить была напряжена, но не рвалась.
Откинутый решетчатый люк, корабельная вьюшка и бухта перлиня — высокая, затянутая мхом и оттого похожая на широченный замшелый пень — образовывали уединенную площадку у мачты. Четверо матросов и четверо тюремщиков сидели в кружке на корточках, а пятый — тот, что когда-то жил на полуострове Робы, — стоял, выкрикивая проклятия. Он был полуобнажен, кафтан и рубаха перешли к морковноволосым коротышкам.
— Не знаю, как ты это делаешь! Но они беспрерывно падают тремя черепами кверху! — злобно выкрикнул тюремщик, топая ногой по палубе.
Матрос, нацепивший его кафтан, оскалился в злодейской ухмылке и свисающим рукавом, слишком (длинным для его конечности, вытер нос. Между коленей коротышки стояла пузатая бутыль синего стекла. Другой потряс сдвинутыми вместе ладонями, раздел их — на палубу упали три небольших матовых предмета, которые Чермор не смог разглядеть в подробностях. Восемь голов с разных сторон склонились к ним. Проигравшийся тюремщик нагнулся, уперев руки в колени, заглядывая в круг из затылков, половина которых имела цвет подгнившей моркови.
— Что вы делаете?
Чермор произнес это негромко, и матросы даже не взглянули в его сторону, но все тюремщики так и подскочили, а тот, что проиграл часть своей одежды, еще и всполошенно ахнул.
И тут же со стороны носа донесся стук. Тюремщики попятились прочь, вжав головы в плечи, миновали чара, но он не оглянулся, когда они исчезли за спиной. Сидящие на корточках матросы разом вскинули головы. Морось, словно пропитанная теплой влагой плотная паутина, висела над палубой. Пологи ее заволновались, в них возникло небольшое светящееся пятно, затем проступила высокая фигура. Туман разошелся, как призрачный занавес, впустив на сцену капитана Ван Дер Дикина, а пятнышко света обернулось его правым глазом.
— Сколько раз, мерзогадостные бесенята, сколько раз я приказывал вам более не предаваться пагубной страсти...
Капитан, сделав широкий шаг, занес железную ногу с деревянным башмаком, явно намереваясь тяжелой подошвой стукнуть по голове ближайшего матроса, но коротышки рванули в разные стороны, наполнив палубу влажными шлепками пяток по мшистой поверхности. Четыре фигуры мгновенно канули в тумане, исчезли, будто бы их и не было. Булинь чуть было не упал, башмак с грохотом ударил по палубе. Капитан пошатнулся, продолжая движение, изогнулся в пояснице, подхватил длинной корявой рукой оставленную матросами синюю бутыль и зашагал дальше, качаясь, далеко выкидывая вперед здоровую ногу, а после судорожным рывком подтягивая к ней костыль. За все время своего присутствия на маленькой сцене между решеткой люка, вьюшкой и бухтой перлиня ни огненный, ни бельмастый глаз его ни разу не взглянули в сторону чара, и Ван Дер Дикин никак не дал понять, что заметил Чермора.
Оставшись в одиночестве, Некрос шагнул к закутку, занятому раньше игроками, присел на корточки и одну за другой поднял три костяшки. Этим предметам, более чем прочим, выполняющим такую же роль, подходило подобное слово: они, хоть и стилизованно, повторяли форму человеческих костей. Каждая имела размер с верхнюю фалангу большого пальца, и на каждой со всех сторон были выцарапаны изображения черепов — по одному, два и больше. Чар подбросил костяшки на ладони. Зазвучал стук башмака, поначалу тихий, но быстро нарастающий, — и капитан вновь предстал перед Некросом. По своему обыкновению не глядя на чара, Булинь, широко расставив ноги, коснулся рукой лба и произнес отрешенным голосом:
— А ведь она была велика и прекрасна, прекрасна своей красотой.
Капитан замолчал и прикрыл правый глаз, судя по всему, не собираясь давать никаких разъяснений сказанному.
— Кто? — спросил, наконец, Чермор.
Глаз Булиня распахнулся и полыхнул, послав перед собой широкий луч света, на пути которого морось стала конусовидным коридором молочно-белого густого тумана.
— Да супруга моя, — молвил Булинь. — Кто ж еще?
Он вновь умолк, решив, кажется, что теперь уж точно сказал достаточно. Только сейчас Некрос заметил, как печально лицо Ван Дер Дикина. Лоб его избороздили глубокие морщины, а брови, напоминающие тонкие языки пламени, горестно насупились. Чар, все еще сидевший на корточках, разглядывал Булиня, а капитан глядел вдаль. Вдруг он стукнул горлышком синей бутыли, которую сжимал в руке, о край решетчатого люка. Стекло лопнуло, и верхушка покатилась по палубе. Капитан приник к бутыли, запрокинув голову, сделал несколько глотков, после чего вновь уставился за борт.
После долгого молчания Некрос произнес:
— Становится теплее. Почему?
Булинь встрепенулся, покачал бутылью, вслушиваясь в доносящееся изнутри бульканье.