Лигроид, ни слова не говоря, развернулся и ушел.
– Меня раздражает это чучело, – проворчал Роллин Грог.
– Краснорожий хороший моряк, – возразил Троглайд спокойно.
– Что за приманка?
– Масло прадешских огурцов. Они растут на мелкооблачье в Туманных бухтах. У нас масло не достать, только лигроиды умеют добывать его. Оно вроде приманивает моллюскоглавцев.
– Хорошо, подготовьте все остальное, – решил капитан.
Плиту и ошейник с Тулаги сняли, но кандалы оставили. Другую цепь соединили с еще двумя, крепящимися к браслетам на запястьях. Теперь Гана мог опустить кулаки не ниже живота, а потом ошейник вдавливался в кожу.
Вскоре появился Хахана с выдолбленной из дерева емкостью в руках. Сняв крышку, он ткнул внутрь палочкой и принялся водить ее концом по телу Ганы, намазывая на кожу белое вещество, густое и жирное, казавшееся холодным и неприятно скользким. Оно быстро высыхало на воздухе, становилось прозрачным. Запаха Тулага не ощутил. Закончив, Хахана ушел, а пленника подвели к охотной раме.
Три выдвинувшиеся над облаками штанги вместе с участком борта образовывали большой квадрат. Капитан Грог, вооруженный несколькими ножами, двузубцем и парой дорогих ружей, прошел к углу рамы и уселся в предназначенное для охотника гнездо: круглый стул со спинкой, окруженный невысокой, по колено, оградой. Рядом был столик, на котором в углублениях стояли бутыль, стакан и тарелка с закуской.
Между крюками, идущими вдоль внутренней стороны штанг, распласталась крупноячеистая сеть из кожаных ремней, натянутых так туго, что они почти не прогибались под весом человека. В центре была прореха, там висело несколько длинных веревок, образовывавших подобие мешка, нижняя часть которого касалась облаков.
– Давай! – скомандовал капитан.
Гана, стоящий к тому времени на коленях перед бортом, дернулся назад, но получил от боцмана деревянной рукоятью ножа по голове. Пока он приходил в себя, руки задрали над головой и привязали к цепи веревку, после чего двое матросов, взяв пленника за конечности, прошли до середины боковой штанги. Боцман тем временем пробежал, ловко балансируя, по второй, затем по штанге, что тянулась параллельно борту, и добрался до гнезда, где сидел капитан. Тхаец пропустил веревку под барабаном небольшой лебедки, закрепленной на ножке стула, и сквозь кольца на длинном удилище. Он выкрикнул: «Кидай!», после чего Тулага полетел в облака. Пока он падал, боцман успел развернуть удилище так, что другой его конец – с самым маленьким кольцом, через который была продета веревка, – пришелся как раз над центром квадрата. Галки закрепил лебедку; удилище, скрипнув, прогнулось, распрямилось, пружинисто покачиваясь, и под ним задергался рядом с веревочным мешком Гана. Когда удилище наконец застыло, сгибаясь под весом пленника, тот погрузился в облака до плеч. Сидящий в охотничьем гнезде капитан чуть ослабил веревку – наживка опустилась ниже, тихо колышущийся эфирный пух захлестнул лицо; немного провернул лебедку – и голова вновь приподнялась над облаками. Охотник потянул за другую веревку, мешок рядом с Тулагой расправился, превратившись в плоскую сеть, поднялся выше. Роллин Грог удовлетворенно кивнул, снял кафтан и бросил на спинку кресла. Расстегнув манжеты и пуговицы на груди, откинулся назад, взял бутылку. Огнестрелы висели в притороченных к ограде чехлах так, чтобы он в любое мгновение мог выхватить их; ножи и двузубец лежали на столе.
Гана висел, задрав руки над головой, тело его немного накренилось по течению эфира, сквозь который плыла скайва. Он видел свой торс в облаках, хотя ноги были неразличимы, будто палец, опущенный в молоко.
Матросы на палубе некоторое время наблюдали за ними из-за борта, потом разошлись. Приближался вечер, дневная жара спадала. Роллин Грог иногда прикладывался к бутылке, иногда принимался что-то насвистывать, иногда прикрывал глаза и дремал. Тихо шелестел пух, клочья его взлетали, попадая в ноздри и рот Тулаги, приходилось фыркать, отплевываться и чихать. Стало еще прохладнее, и звуки, доносящиеся с палубы: голоса, скрип снастей, стук босых пяток о доски – хотя вроде бы и не изменились, но приобрели вечернее звучание. Невзирая на неудобную позу и боль в плечах, Гана почти заснул, когда что-то коснулось его пяток. Он раскрыл глаза и увидел, что из облачной пучины к нему приплыл серапион.
Глава 4
Моллюскоглавец не медлил. Грязно-белое тело, похожее на человеческое, пронеслось вскользь к пяткам пленника; обитатель облаков взлетел, расставив руки, обхватил Гану за шею и рванул вниз. Никто не знал, для чего серапионы утаскивают живых существ в облачную пучину, что делают с ними, как и того, что прячется в глубине облаков.
Веревка натянулась, удилище выгнулось, и Тулага погрузился с головой, но успел вдохнуть. Лицо серапиона оказалось прямо перед ним, сквозь потоки хлопьев он увидел два длинных обвисших плавника на месте ушей, черные глаза с желтыми треугольными зрачками, красные десны-подковы, из которых вперед торчал накрененный частокол длинных белых зубов: пучком, почти сходясь концами. Обхватившие Тулагу руки напоминали палки. Узкие плечи, плоская грудь, впалый живот без пупка, никаких гениталий – гибкий хвост начинался прямо от поясницы. Голова напоминала поставленное вертикально, немного сплюснутое с боков и обтянутое кожей яйцо.
Если бы Гана не двигался, серапион просто утянул бы его в глубину, если бы попытался сопротивляться или напал в ответ – укусил бы, убив или заразив своей слюной. Но произошло иное: удилище рванулось вверх, руки пленника чуть не выдернуло из суставов, и в следующее мгновение, когда его уже до бедер вытащило из облаков, на них с моллюскоглавцем упал сеточный мешок.
Ударив серапиона коленями, Тулага вскинул ноги – провернулся так, что ступни оказались над головой, обхватил ими веревку и распрямил руки, прижавшись к веревке всем телом, повиснув лицом вниз.
Под ним серапион забился, пытаясь выпутаться. Кривыми и острыми, как изогнутые имаджинские сабли, когтями он прорезал сетку – однако в своем гнезде капитан Роллин Грог уже потянул вторую веревку: мешок вместе с обитателем облаков взлетел и упал на кожаные ремни.
Оставшийся внизу Гана собрался вновь перевернуться головой кверху, но тут капитан ударил по рычагу. Удилище рывком распрямилось, пленника подбросило, и он свалился на перекрещенные ремни рядом с моллюскоглавцем.
С палубы донеслись крики; по всему кораблю команда, бросая дела, бежала к тому месту, где из борта выступали штанги охотничьей рамы.
Моллюскоглавец уже разорвал мешок, привстал, колотя хвостом по ремням, пытаясь располосовать их когтями. Потому-то охотничьи рамы есть далеко не на каждом корабле: ремни в них сделаны из очень дорогой серапионовой кожи, а ее не всегда пробивает даже пущенная с близкого расстояния пуля. Тварь вытянулась, своими гладкими и твердыми, как стекло, неживыми глазами оглядывая людей у борта, охотника с ружьем и пленника, который ворочался в сетке, пытаясь встать.
На спине серапиона ребра, подвижно закрепленные у ключицы под шеей, раздвинулись влево и вправо двумя полукругами, кожа на них натянулась, образовав подобие крыльев. Моллюскоглавец приподнялся, танцуя на хвосте, пытаясь проскользнуть между ремнями, – длинное гибкое тело, грязно-белая кожа, свисающие по бокам головы плавники вместо ушей, круглый рот и торчащие наискось вперед, почти сходящиеся концами зубы… Он нагнулся, протягивая руки к Гане, распрямил узловатые пальцы, увенчанные когтями, собираясь вонзить их в глаза пленника. Выстрел, казалось, громыхнул на все Бескайское море. Точно на середине груди белая кожа провалилась вместе с тем, что было под ней. Ребра судорожно дернулись, разворачиваясь до предела, затем с хлопком сложились, и моллюскоглавец рухнул на Гану.
Над бортом торчало множество голов, стоящие дальше матросы залезли на бочки, на клетки с птицами и барабан шпиля.
– Ха-а! – выдохнул боцман Галки. – Молодца! Точна выстрела! Капитана – ура!