Эльхант не заметил, в какой миг и откуда Драэлнор извлек свиток кожи — когда агач повернул голову, тот был уже в руке старца, лежал на ладони.

— Возьми.

— Если ты — Песнь, — произнес Септанта, хмурясь, — если твоя плоть — музыка, кости — звук трещотки, стук сердца — стук барабанов, а разум — голос певца, то… — он замолчал, не зная, как сказать то, что хотел.

Вопросительно глядя на него, старец вновь ухмыльнулся.

— То как ты можешь носить на своей одежде нечто такое… — агач ткнул пальцем в широкий квадрат кожи. — Даже когда становишься… становишься тельным. А до того — где это было спрятано? Раньше?

— Люблю тебя! — сказал вдруг Драэлнор, хихикая. — Люблю, как любил твоего отца, — за вот такие нежданные вопросы! Он был мудр в смысле более высоком, ты же умен в значении, так сказать, практическом… И потому не поймешь. Могу ответить лишь так: вещь эта стала частью моей мелодии и, будучи ею, пребывала во мне, хранилась… И сейчас, когда я на время, как ты чудесно выразился, стал тельным, вернулась к своему прежнему виду. А еще у меня есть это… — Он показал Эльханту брусок мела. — Взирай. Драэлнор начертал на камне треугольник, обращенный углом книзу, а в центре его — глаз.

— Так мир изображают друиды. Это — Триглав. Нижний угол — Твердь, вернее, это Вечный Тверди, Мадред, погруженный в нее. Два верхних угла — Небеса и Воды. По-твоему, здесь все так… так, как должно быть?

Септанта долго глядел на рисунок и затем спросил:

— Почему два верхних угла на одной высоте?

— Ага, ты задал верный вопрос. Смотри еще… — и старец набросал другое изображение.

Такое же на твоем плече, не так ли? Твердь и Вода — нижние углы, Небеса — верхний. Подобная мировая пирамида не просто лучше отображает положение дел, она еще и устойчивее. Первый рисунок — видишь, сторона вверху? Получается, небес много, а мир, этот нижний угол, один. Но мы с Гаем полагали иначе. Вот так… — мел с силой вдавился в глаз на треугольнике второго изображения. — Внизу плоскость, угол вверху. Потому что на самом деле миров много. Небеса — одни на всех.

Септанта лишь мельком глянул на рисунки: он рассматривал то, что было изображено на коже.

— Строение миров не любопытно тебе? — спросил Драэлнор.

— Я не понимаю, как из-за этого можно спорить, ссориться, убивать… И это — причина, по которой Брислан преследовал Альвара?

— Это был повод. Причина же… — старец указал на кожу в руках агача.

— Оно очень древнее, — сказал тот. — Так что это? Эльхант не мог понять, с кого сняли эту кожу… а потом вспомнил о кроте-превращенце и решил, что держит в руках кусок его шкуры. Широкий лоскут с рваными краями был украшен рисунком-татурой, сильно выцветшей, но все еще различимой. Овалы и треугольники, прямые и волнистые линии, пятна — мелкие сеточки штрихов. Эльхант присел, расстелил кожу поверх рисунков на полу. В левом верхнем углу виднелся окружённый лучами кружок, а в правом нижнем — фигурка, нарисованная неумело, будто ребенок малевал углем на белом камне. Силуэт с двумя руками, ногами и головой. Одна нога от колена и ниже почему-то заметно толще другой.

— Мне кажется, я видел их… мелкие создания, карлики, но вроде нас, а не гноллей. Когда с лесного кладбища попал в подземелья, в начало тракта. Там была повозка без лошадей, рядом крот-превращенец. Его пронзило копье, торчащее из переда повозки, но он сумел убить тех, кто ехал в ней. Трое карликов… почему-то этот рисунок напоминает мне их.

— А кружок… — палец Драэлнора уперся в верхний угол.

— Ты думаешь, это Кольцо?

— Возможно.

— Но каким образом оно поможет нам?

— Око, ставшее Кольцом? Кольцо золотое, сорванное с пальца Мадреда? Конечно, поможет! Говоришь, видел подобных созданий, и даже на повозке? Значит, где-то тут есть поселение. Гляди, семь этих пятен, расположенных рядом, — не паутины ли это в пещере, куда привела нас срединная арабеска колодезного портала? Тогда вот это — видишь линии? — путь от них, а вот здесь мы находимся сейчас.

Эльхант встал на колени, склонился над кожаным квадратом, упираясь ладонями в камни.

— Кроме тех семи, под землей порталов не так уж и много.

— Но все же они есть.

— Когда ты становишься Лучшей Песней и путешествуешь по миру… Неужели не мог найти наземные паутины?

— Я слышал, паутина не попадается на глаза тому, кто хотя бы раз не побывал в ней. Кто-то, уже сделавший это, может впервые показать тебе… Как ее показывают друиду, принятому в Совет Корневища. Или если точно знаешь — как ты узнал от меня, что где-то паутина спрятана. Я выведал это… не важно как, с трудом выведал, что семиричная паутина, портал о семи арабесках, находится в жертвенном колодце посреди Корневища. До того я не бывал в паутине ни разу. От меня про нее узнал ты. Только поэтому ты и проник в нее.

— Не попадается тем, кто не знает… — повторил Септанта.

— Так она что — живая?

Звякнули колокольчики — старец пожал узкими плечами:

— Кто ведает? Я — нет. Живая… В каком смысле? Как дети деревьев? Как куст? Как лесная пичуга или заяц? Тот колодец… он вроде ствола. Представь себе перевернутое дерево, погруженное своей верхушкой в землю. В месте, где висит главный паутинный портал и начинается крона, оттуда тянутся ветви. Семь ветвей, что дальше разделяются… Потому-то большинство порталов — под землей. На поверхности лишь корни этого дерева, а их гораздо меньше.

Эльхант водил пальцем по шершавой мягкой коже, выискивая среди переплетений сетчатые пятнышки.

— Кажется, одно пятно находится неподалеку от Кольца… — пробормотал он.

— Неподалеку — но не рядом. И мы не знаем, каким путем, через какие паутины попасть к нему. На изучение порталов я собирался потратить много дней, спускаясь и возвращаясь на поверхность, чтобы отдохнуть от камня. Однако теперь подобной возможности нет. Потому ты пойдешь вниз обычным путем.

— Вниз? — Септанта выпрямился и посмотрел на старца. — Я пойду вниз?

— Непременно. Я…

— Ты выглядишь бледнее, чем раньше, и голос стал тише, — заметил агач, приглядываясь к старику. — Ты будто таешь, Лучшая Песня.

— Это все из-за камня. А тебя он не страшит, Альвар-юнец? Что ощущаешь ты? Нет ли в тебе страха?

Эльхант оглядел свод в пятнах мха, — похожих на клочья пены, медленно-медленно ползущей по поверхности стоячей воды, — пряди легко колышущегося седого света, прислушался к глубокой тишине пещеры…

— Я ощущаю прохладу. Без рубахи мне холодно. И еще чувствую голод. Лучшая Песня, я не ел уже очень давно. Еще — жажда. Но страх? Нет, его я не чувствую. Хотя… есть сомнение.

Агач надолго замолчал, а старец внимательно глядел на него.

— Зачем мне делать это? — произнес наконец Эльхант. — Они изгнали отца, они собирались казнить меня… Так какой мне смысл…

— Смысл! — вскричал Драэлнор. — Я научил тебя этому слову. Смысл твоего участия в спасении детей деревьев заключается в том, чтобы наполнить свою жизнь смыслом. Понимаешь?

— Нет. Почему я должен им помогать?

— Не помогать. Спасать. Или ты думаешь выжить, когда погибнут все? Друиды мертвы, тебе некому мстить. А твой народ не виноват в том, что случилось с тобой. Подумай над этим.

Вновь наступила тишина, и длилась она куда дольше, чем перед этим. В конце концов Септанта сказал:

— Я подумал. Я помогу. Но это не мой народ. Я принадлежу к нему… принадлежу ему, а не он мне. «Мой»… так может сказать о нем какой-нибудь риг. Или воевода Монфор. Так мог сказать оллам.

— Возможно, и ты сможешь когда-нибудь сказать так же.

— Нет, — ответил Септанта. — Я не хочу править.

— Ага! — Кажется, старик был доволен этим ответом. — Лучшие правители — те, кто становится ими невольно. Кто не утоляет жажду власти, но просто исполняет долг. Так чего же ты хочешь, юнец?