– Они станут убивать любого, чей силуэт мелькнет в облаках. Будут жертвы среди ныряльщиков, если…
Трэн замолчал, когда из глубины мелкооблачья вновь донесся короткий вопль. С вершины холма он и принц увидели, как на белой поверхности между высоким мшистым валуном и кривым, почти лежащим на облаках деревцем расползлось красное пятно, как течение подхватило его, вытянуло лохматой полосой и понесло к реке.
– Пятьдесят тарпов… – пробормотал имаджин. – Ловцы серапионов будут очень стараться за эти деньги. Можем потерять всех ныряльщиков Да Морана.
– Хорошо, – решил Экуни Рон. – Прикажи, чтобы ныряльщиков отозвали. Если не захотят возвращаться, пусть моряки тычут стволами им в рожи или стреляют в воздух для острастки. И скажи ловцам, что они могут начинать.
Арлея видела того, в чью сторону часто поворачивались лица горожан, на кого они то и дело показывали – принца Экуни Рона Суладарского, стоящего в окружении охраны на вершине холма. Будучи высокого роста, девушка хорошо разглядела и то, что происходит на мелкооблачье. Сначала вдоль границы, где глубина резко повышалась, встали многочисленные лодки, затем от двух берегов пошли, медленно смыкаясь, матросы с военных кораблей, ну а после гибкие тела ныряльщиков исчезли в облаках. Вокруг толкались люди, над Наконечником висел гул. Несколько раз сквозь него доносились предсмертные вопли, и тут же кто-то из стоящих неподалеку выкрикивал, тыча пальцем в красное пятно, расплывающееся по облакам: «Вон!» или «Еще один!».
Там, где Наконечник сужался, неподалеку от торчащих из облачной поверхности руин старой башни, на берегах караулили около трех десятков самых лучших стрелков острова. У каждого имелось по два ружья и по нескольку пистолетов – принц лично распорядился выдать дорогое огнестрельное оружие из дворцовой оружейной. Если убийца королевы каким-то образом сможет добраться до руин, сначала по нему откроют огонь отборные стрелки. И даже если в этот момент он сумеет, нырнув, проплыть достаточно далеко, рано или поздно ему все равно придется подняться к поверхности где-то в ущелье – тогда уже начнут стрелять те, кто стоит на склонах.
Было жарко, светило пылало над горой, дворец на вершине сверкал и искрился. Арлея попятилась, выбираясь из толпы. То, что произойдет завтра, куда важнее, чем даже убийство королевы, чем облава на преступника… Ее лицо исказилось от ненависти и злости, когда девушка вновь подумала об этом. И не было никакой возможности избежать свадьбы: никто не станет слушать ее, получивший мзду городской нотариус, старый приятель Диша Длога, заверит брачный договор… У Арлеи не хватало денег на то, чтобы заплатить капитану какого-нибудь из судов и бежать с архипелага. Если бы она была мужчиной, могла бы наняться юнгой на эфироплан, плывущий к Тхаю, а еще лучше – к цивилизованным, заселенным белыми людьми Бултагари или Гельштату. Но женщину возьмут только пассажиркой.
Со стороны бухты вновь донесся короткий крик, в толпе опять зашумели, но Арлея не стала оборачиваться. Растолкав людей, она покинула берег и заспешила прочь по непривычно пустым улицам.
Хижина Илии стояла неподалеку от торгового дома Длога, ближе к порту. Как девушка и ожидала, старая туземка к Наконечнику не пошла: после того как три ее сына, один из которых был ныряльщиком, а двое – ловцами серапионов, погибли, старуха боялась облаков. Потеряв интерес к жизни, она коротала свой век, изготавливая снадобья из водорослей, которые ей приносили мальчишки, а вырученные монеты пропивала.
Сейчас, облаченная в рваное пестрое платье, она сидела на земле, привалившись к стене хижины, с бутылкой в руках. Бутылка эта, как стало ясно, была пуста: когда Арлея приблизилась, толстуха, запрокинув голову, разинула рот и перевернула сосуд горлышком вниз, но наружу не пролилось ни капли.
– Илия! – позвала девушка, подбирая юбку и присаживаясь рядом на корточки. – Эй, очнись! – Она ткнула туземку в плечо.
Та открыла глаза и улыбнулась, узнав гостью.
– Лили приправа хочет? Девочку Лили прислал, приправа нести? Моя свежий есть… – произнесла она тихим, но внятным голосом.
– Нет. Мне нужна серапионова слюна, – ответила Арлея, кладя золотую монету – все свои сбережения – на сухую темно-синюю ладонь.
– Слюна… – протянула Илия, тревожно озираясь. – Нету, мой не делай долго-долго дней…
Арлея сдвинула ее пальцы, заставив их сжаться в кулак, и сказала, глядя в мутные глаза старухи:
– Есть, я знаю. Лили говорила мне. Если не дашь – я расскажу прокторам, что ты продаешь слюну серапионов. Ты поняла, Илия? Тебя отправят на плантацию, а там нет выпивки. А если сейчас ты дашь мне немного, то мы обе сразу забудем про это. Ты понимаешь меня, да?
Он устал, нога начала распухать. Хорошо хоть, что под действием эфирного пуха кровь сворачивается быстро, а иначе, перемещаясь по мелкооблачью, Тулага оставлял бы за собой извивающиеся струи красного: кровь текла из нескольких ран, которые он получил, отправляя на тот свет ныряльщиков за жемчугом.
В очередной раз подняв голову над облаками, Гана увидел, что прямо к нему гребет ловец серапионов, вооруженный двузубцем, особым оружием, предназначенным для убийства обитателей облаков. Оно напоминало меч с извилистым клинком, который заканчивался двумя короткими прямыми жалами. Примерно в трети расстояния от рукояти – длинной и немного изогнутой, защищенной гардой в форме полумесяца, – от острого, словно бритва, лезвия отходил закругленный книзу крюк, при помощи которого обычно и вскрывали вытянутые черепа серапионов. Оружие это можно использовать как меч, копье или багор. Все ловцы были облачены лишь в треугольные гульфики из мешковины, предплечья их стягивали кожаные браслеты с чехлами для коротких ножей.
Как только голова Тулаги мелькнула в эфирных волнах, охотник заметил его. И все же это был не бывалый ловец, мастерство которого оттачивалось на протяжении десятков лет, а юный островитянин, лишь недавно занявшийся опасной профессией. Он вскинул двузубец, собираясь метнуть оружие в появившуюся между перекатами темную голову. Гана, припомнивший, как использовал свой топор онолонки, когда Красный Платок стоял на перилах сгоревшего дома, поднялся на колени и швырнул оружие убитого им туземца. Пуу пронесся, вращаясь горизонтально, пробивая вершины облачных перекатов, то выныривая из пуха, то исчезая в нем, оставляя клокочущий след. Тулага не умел метать топоры, но он бросил оружие с такой силой, что когда обух врезался в подъем стопы туземца, тот закричал от боли. Какая-то косточка в ноге хрустнула; потеряв равновесие, он вверх тормашками рухнул с лозоплавки. Двузубец, кувыркаясь, пролетел по дуге и канул в облаках.
С разных сторон к ним уже спешили несколько ловцов. На правой ноге у всех были надеты так называемые жабьи перчатки – большие черные лапы из каучука с широкими перепонками между «пальцами». Упираясь в лозоплавки полусогнутыми левыми ногами, охотники усиленно гребли, застыв в шаткой позе, занеся двузубец над плечом жалом вперед. Казалось, что каждый в любое мгновение может упасть – и все же ни один из них не падал. Правые ноги всех ловцов серапионов были заметно мускулистее, толще левых.
Узкие носы лозоплавок рассекали пух, сзади вздымались пологие дуги эфирных хлопьев. Незадачливый ловец, кривясь от боли в стопе, приподнялся и увидел спешащих на помощь островитян… но не того, ради кого здесь собралось три четверти Туземного города. Охотник в ярости ударил кулаком по пуху и присел на целой ноге, шаря вокруг, выискивая на дне свой двузубец.
Его мутило. От попавшего в рот пуха горло и небо пересохли, приходилось то и дело сглатывать. До сих пор Тулага оставался жив лишь благодаря умению плавать и драться – но куда в большей степени благодаря своей удаче. Лучи светила заливали бухту, посверкивая на облачных перекатах, и в голове звенело, а глаза уже почти ослепли в неистовом блеске эфирного потока.