— Как, неужели я повстречал человека, который не верит даже в Первых Духов? Да вы бездушник, дорогой капитан! — Он засмеялся, а вернее, тихо задребезжал, тут же раскашлялся и надолго приник к чаше.

— Я верю в то, что вижу. Я не видел ни одного Первого Духа.

— Вы когда-нибудь видели любовь?

— Но я не верю в любовь.

— В вашей жизни не встречалось никаких проявлений любви? Я подразумеваю, конечно, не телесный ее аспект, но духовный... Хорошо, а дружба? Преданность? Все это — нематериальные сущности, мы не видим их, но часто испытываем на себе их проявления и проявляем их сами. Не так ли? И еще — ведь есть Мир, пусть даже вы никогда не видели и его. Обруч есть, уверяю вас, я-то видел его неоднократно. — Архивариус передвинул ведьму назад к своему краю. — И Мир выковал Дух Кузнец на своей Наковальне. Ну хорошо, тогда позвольте спросить: что, по-вашему, будет с вами после смерти?

Лекарь капитана подставился под удар лича.

— Я полагаю, будет непроглядная тьма и безмолвие на веки вечные.

— Так скучно? Кажется, все куда... веселее. Позвольте, я изображу это.

Старик встал, медленно прошел к верстаку и вернулся обратно с восковой дощечкой и стилом. Усевшись, он положил дощечку возле доски и принялся рисовать. Второй конец стила украшала резная фигурка медведя.

— Все мы погружены в мякоть бытия, дорогой капитан, в субстанцию предметов, и мы сами — такие же предметы, среди которых существуем, но, в отличие от них, каждый из нас обладает такой вот вощеной дощечкой.

— У меня нет дощечки, — возразил Трилист. — В караульне, когда надо, я пишу на пергаменте и...

— Дощечки есть у всех людей, но только разного размера, покрытые более чистым или более грязным воском. Дощечка — наша душа. Образы внешнего мира, все происходящее вовне, запечатлевается на этой дощечке, оставляет на ней свой отпечаток. В течение нашей жизни все новые и новые рисунки наносятся на дощечку, отпечатки событий заполняют ее, превращаются в хаос, который отягощает сознание. В конце концов, наш мозг перестает справляться с этим — мы умираем. А наша дощечка перерождается в новом теле, с новым, чистым воском, поверхность которого младшие духи — те, что не покинули наш мир вместе с Первыми Духами — успевают разровнять в промежутке между перерождениями.

— Значит, каждый раз воск становится девственно чистым? В чем тогда смысл всех этих перерождений?

— В самой дощечке. Поначалу она тонкая и хрупкая, но от перерождения к перерождению становится все крепче и, в конце концов, как бы приобретает самостоятельное значение, несет в себе куда большую ценность, чем воск на ней. Достигший духовных вершин человек обладает памятью обо всех предшествующих перерождениях, опытом всех своих предыдущих личностей.

Но я отвлекся, вернемся к устройству нашего мира. Как видите, он имеет форму раковины, широкой и покатой с одной стороны, узкой с другой. Земля, где мы живем, находится здесь, ближе к узкой части, а ближе к покатой тянется океан. — Острый конец стила продавливал прозрачный слой воска, оставляя хорошо видимую бороздку.

— Там, где раковина заканчивается, океан постепенно переходит в небеса, именно поэтому для взгляда на большом расстоянии вода и небо сливаются. Небеса тянутся в обратном направлении над нашими головами к узкой части, где смыкаются с землей.

Архивариус выпрямился, закончив рисунок, почесал нос фигуркой медведя.

— Вдоль этой узкой области, в месте, где смыкаются небо и земля, далеко на востоке тянется щель, ровная прямая трещина, недоступная, конечно же, для взора обычного человека. Укоренившееся, хотя и не совсем верное название ее — Темная Плева. Это выход из нашего мира. Насколько мы можем судить с высоты своих знаний, после смерти ваша душа либо переродится в новом теле, либо проникнет сквозь Темную Плеву во внешнее пространство, — отложив стило, старик переставил фигурку лича, убил капитанского лекаря и прикрыл глаза. — Да, на самом деле Плева — единственный путь во внешнее пространство, усеянное пылью времен. Когда-то раковина мира находилась в океане, но теперь он высох, и снаружи Великая Пустошь, заполненная сухим мелким песком, тем, в которое превращается время... — Архивариус замолчал, приоткрыв один глаз и глядя на Трилиста. Тот, улыбнувшись, переместил своего капитана так, что при следующем ходе под удар попадала либо вражеская ведьма, либо лич. Старик пожевал губами, приглядываясь к расстановке фигур.

— Вам неинтересно строение нашего мира?

— Лучше вернемся к шаману, — предложил Геб. — На втором этаже башни висел гобелен, очень красивый. Я приказал забрать его. На гобелене изображены два дерева, одно с плодами в виде... — капитан замолчал, увидев, как глаза Архивариуса с тревогой распахнулись. — Что случилось?

— Два дерева? — повторил старик. — Вернее, древа... На одном плоды в виде солнца, на втором — в виде луны?

— Да, солнце и луна. Я еще подумал...

— Очень плохо, — сказал старик и пошел ведьмой.

Трилист убил лича капитаном. Ведьма была более мелкой фигурой, почему старик решил спасти ее? Геб призадумался.

— Два древа — символы Магистерия, философского камня. Собственно, есть живой камень и мертвый камень. Солнечное древо символизирует первый из них, а...

— Философский камень... это тот, который превращает любое вещество в золото? — перебил капитан, все еще усиленно раздумывая над своим следующим ходом.

— Вот именно. Тот, что ищут наши алхимики. А второе — это лунное древо, оно символизирует мертвый камень.

— Никогда не слышал о таком, — откликнулся Геб. Пожав плечами, он устремил вперед своего консула. Игра подходила к концу, без лича старик начнет быстро сдавать позиции. — Я и первый-то камень считаю алхимическим бредом. А что делает этот второй? Превращает металлы в серебро?

— Вернее, в серу. И не только металлы — вообще все. Но «превращение в серу» — лишь метафора, имейте в виду, что мертвый философский камень все, к чему прикоснется, отправляет через Темную Плеву за пределы нашей раковины, в Великую Пустошь. Постигаете?

— Убивает?

— Грубо говоря, да. Этакий антифилософский камень, после которого, гм, заканчивается всякая философия...

Старик сдвинул в сторону некромага, пытаясь укрыть его от консула и алхимика.

— А останки в колодце? Мы нашли колодец, там было... то, что может остаться от тел. Всякие части. Он что, уничтожил их при помощи...

Трилист убил консулом духа.

— При помощи антифилософского камня? Вряд ли. Скорее эти люди были убиты в процессе опытов по розыску оного.

— Итак, шаман, во-первых, почему-то вдруг занялся ювелирным делом, во-вторых, пытался создать мертвый камень?

— Создать или отыскать. Ведь смерть изначально заключена во всем живом. Что вы знаете про Ахасферона, капитан?

— Вы уже упоминали это имя в начале разговора. У меня хорошая память на имена. Постойте... да, это тот, кто подговорил первого шамана заняться некромагией.

Старик двинул вперед зомби.

— Тут я вынужден погрузиться в глубину веков. Ваш ход. Консул на пятый ромб... Хорошо, мне надо подумать. Так вот, в голове каждого из нас, там, где шея соединяется с затылком, есть «семя смерти», которое, сама того не зная, передает нам родительница при родах. После рождения это семя дает всход, из года в год он медленно прорастает в мозговом веществе. Постепенно древо смерти опутывает наш мозг своими тонкими ветвями, они вдавливаются в мозг, оставляя на поверхности глубокие извивающиеся впадины. Древо питается нашим мозговым соком. У некоторых оно сильнее — такой человек к старости выживает из ума, у некоторых слабее — хозяин такого древа до смерти сохраняет ясный рассудок. Мы умираем, когда древо окончательно поедает нас... Ну что же, я пойду зомби. Вот, капитан, откуда взялось выражение «Все мы садовники своей смерти».

Трилист Геб обдумал услышанное от старика и происходящее на доске, пошел алхимиком, зажимая вражеского оборотня в угол, и возразил: